1. ДОМ ЧЮРЛЁНИСА В ВИЛЬНЮСЕ
Дом Чюрлёниса действует в том же доме, где осенью 1907 года, приняв решение поселиться в Вильнюсе, снял комнату Микалоюс Константинас Чюрлёнис.
1. ДОМ ЧЮРЛЁНИСА В ВИЛЬНЮСЕ
Включившись в литовское культурное движение, Чюрлёнис – в то время уже зрелый и признанный живописец и композитор, а также художник с новаторским мировоззрением – тем самым очень ясно дал понять, что он принадлежит к категории творцов, верящих в то, что искусство может изменить мир, и что не меньшую важность, чем творческие устремления и личное самовыражение, несёт жизненния позиция творца и его участие в процессах построения сообщества. В период проживания в этом доме Чюрлёнис управлял литовским хором, желающим – преподавал музыку, занимался организацией выставок и концертов, принимал активное участие в литовской культурной деятельности и в то же время создавал и лелеял своё видение творческого и духовного будущего Литвы.
Образовательные занятия, которые мы организуем и в которых особенно важны аспекты творческого воспитания и единства искусств, посещают как молодые люди начиная с дошкольного возраста, так и слушатели университетов третьего поколения. Частыми гостями в этом доме являются молодые таланты музыкальных и художественных школ, которые здесь совершают свои первые шаги к большой сцене. Выставки, которые здесь можно посетить, отражают два основных направления. В одних из них мы выявляем окружающую среду Чюрлёниса, а в других выставках раскрываются искания, побуждённые или вдохновлённые творческим наследием Чюрлёниса или возникшие из него. Наши концертные вечера также тесно связаны с наследием Чюрлёниса и его стремлением видеть музыку в живой, постоянно меняющейся творческой форме, выражающей важные и дальновидные духовные идеи.
Этот идейный уровень связей с наследием Чюрлёниса особенно актуален в культурных вечерах, которые мы здесь проводим: будь это презентации книг, кинопоказы или тематические дискуссии. Во время наших обзорных экскурсий по Вильнюсу можно ознакомиться с теми местами, где Чюрлёнис давал концерты и репетировал с литовским хором, где проходили выставки его картин, где вместе с Софией Кимантайте и другими деятелями литовского движения он заложил основы будущей культуры и государства Литвы. Для желающих прогуляться по местам Чюрлёниса в Вильнюсе мы также создали интерактивное мобильное приложение «Чюрлёнис в Вильнюсе».
Дом Чюрлёниса тесно сотрудничает с «Национальным культурным маршрутом Чюрлёниса», способствующим познанию личности и жизни Чюрлёниса по всей Литве. В деятельности маршрута Чюрлёниса мы играем важную руководящую роль в соcтавлении культурных программ.
Дом Чюрлёниса также стремится сделать имя этого художника и композитора как можно более известным в мире, поэтому здесь проводятся конференции и другие международные форумы, организуются выездные выставки и концерты, а также проводятся в исполнение творческие проекты, в которых основное место занимают интерпретации зарубежных художников на темы творчества Чюрлёниса.
Дом Чюрлёниса приглашает посетителей словами самого художника и композитора:
«Пойдём со мной, друг мой, если хочешь. Я спешу в эту страну, по пути туда расскажу тебе множество интересных вещей».
2. КОМНАТА ЧЮРЛЁНИСА ГЛАЗАМИ СОВРЕМЕННИКОВ
«К. Чюрлянис, окончивший Варшавскую и за рубежом Лейпцигскую консерваторию, поселился в Вильнюсе и преподаёт игру на фортепиано и теорию музыки. Его адрес – улица Андреевская 11, кв. 6.» Такое объявление публиковалось в «Вильняус жиниос» в начале 1908 года.
В нём сообщалось, что Чюрлёнис не гостит, а поселился в Вильнюсе. Резиденция художника в Вильнюсе стала очень важным событием для всего зарождающегося литовского национального движения. На художника и композитора, в то время наиболее образованного и снискавшего наибольшее международное признание среди участников литовского движения, были направлены все любопытные взгляды. Какое впечатление производила личность Чюрлёниса и его творчество на тех, кто с ним тогда виделся? Чем запомнилась новым друзьям композитора его комнатка на нынешней улице Савичяус?
Во время первого визита Чюрлёниса в Вильнюс, в период подготовления первой выставки литовских художников во дворце Пятраса Вилейшиса, Она Эльжбиета Плейрите-Пуйдене / Вайдилуте так описала его появление в своём дневнике: «Картины Чюрлёниса необычайны. Сложно даже сказать, что это такое – его картины ... Во многих европейских музеях довелось мне побывать, но ещё никогда ранее я не видала ничего подобного. Необычен и сам Чюрлёнис – один из тех людей, кто притягивает к себе все взгляды, заставляет заметить себя, и в то же время стесняет своей особенной, глубокой конструкцией. Среднего возраста и роста, с ярким, даже резко очерченным профилем лица; скорее некрасивый и мрачный. Но большие глаза с глубокими взглядом, спокойная, но ясная тень печали и необычайный интеллект выделяют его среди остальных ...»
Художник Лев Антокольский, который позже поможет Чюрлёнису представиться в Санкт-Петербурге, так вспоминает свой визит в его доме в Вильнюсе: «Помню один осенний вечер, когда я посетил его махонькую комнатку на Андреевской улице, в которой ничего больше не было, только пианино, ворох нотных рукописей и сухие осенние веточки, развешенные по стенам...» и далее прокомментировал: «Он был там один со своими гениальными задумками, звуки его музыки поражали своей сочувственной трогательностью, как те чёрные, острые крылья, что рассекают воздух в его картине «Тоска»».
Композитор Юозас Таллат-Келпша в своих воспоминаниях добавляет ещё больше подробностей о комнате Чюрлёниса. Из его рассказа мы можем составить более чёткое впечатление обо всей комнате: «По его приглашениию, на следующий день я сходил навестить его…Комната была низкая, но просторная. В ней стояла узкая железная кровать, рядом с ней небольшой столик со стулом. У другой стены было поставлено его собственное пианино фирмы Леппенберга. Чюрлёнис любил говорить о своем пианино, что оно очень хорошее, потому что имеет прочную конструкцию и дешёво – стоит всего 350 рублей. К стене сверху над пианино была прибита сосновая веточка. Рядом с кроватью – ещё одна. Ещё парочка стульев и чемодан, в котором было всё его богатство – рукописи; на рояле толика нот, на окне фотоаппарат. Вот и вся обстановка его комнаты.»
Чюрлёнис своим друзьям по литовскому движению часто казался загадочным и непонятным, а из-за своего слабого знания литовского языка – замкнутым и немного недоступным, но также был для них магически привлекателен и интриговал своим необычным духовным миром. Каждое свидетельство его творческого прорыва, описанное единомышленниками, не только красноречиво свидетельствует о проявившемся уже в то время необычайном уважении к его таланту, но и снова и снова демонстрирует нам, какая выдающаяся личность проживала в этой комнате с 1907 по 1908 год. Писатель Людас Гира стал свидетелем одного из таких творческих прорывов, увековечив в своих воспоминаниях царившую здесь творческую атмосферу: «Я застал его сидящим за фортепиано, когда он сны своего духа, будто взяв у древнего Пяркунаса громовое могущество, вдохновлённою рукою из фортепианных клавишей высекал, в тоны вколдовать неосязаемую тоску свою пытался. Импровизировал. Я попросил его не прерывать песнь своего духа. И у меня был один-единственный благоприятный случай послушать, как гении, пленённые вдохновенным настроением, сами себя созидают. Это была мощная импровизация, достойная Бетховена. Бешеные аккорды зарождались и меркли, тут же на смену им приходило множество других, ещё более бешеных, ещё более прекрасных… Подобно морю, когда его величайшим штормом колышет, раскачивались тоны. Пианино то заходилось в плаче и рыдании, словно старушка в Дзукии, горько оплакивающая единственного своего сыночка, которого хоронят в холмике из белого песчаника, то снова громом и грохотом гремело, будто все древние боги внутри него собрались и вершили месть за поругание своей чести, или же ведьмы, слетевшиеся в полночь куда-нибудь в дзукийский сосновый бор, у сосны удавленника, сходку свою вершили…Закончил и начал другую. Его руки, подобно молниям, хватали аккорды по всей клавиатуре, порождая то мажорные, то минорные тона. Колыхались мелодии пиано и форте, будто верхушки сосновых лесов Дзукии, когда их ветром качает, потихоньку, издалека приближаясь, и вдруг огромным ропотом сотрясая весь бор... И посреди этого шума тонов послышались, вначале изредка, затем всё чаще, наши заунывные, могучие колокола…А так врезались они в сердце, что казалось, будто это в нём эти самые колокола раздавались и вибрировали…»
3. ДРУСКИНИНКАЙ. ДУХОВНЫЙ ДОМ
Духовный путь Чюрлёниса берёт своё начало в Друскининкай. Этот город детства художника, окружающий его спокойно текущий Неман, старые сосновые боры, небольшие болотистые леса, оплетённые легендами и сказками, звучание литовских песен на спокойно волнующихся полях, доносящийся издалека звук колокола сельской церкви, птичьи голоса и шелест ветра позже сплетутся в магический, насыщенный символами и метафорами, уникальный мир образов и звуков Чюрлёниса.
Детские воспоминания, эмоциональная привязанность к семье и окружающему миру всегда, словно магнит, будут притягивать художника домой, и всегда, даже в самые мрачные моменты жизни, будут служить ему источником света и гармонии: «Чувствую себя прекрасно, поскольку только что поднялся от фортепиано. Наигрывая разные композиции из Друскининкай, я мыслями слонялся по дороге Париече, по нашему саду, засаженному картофелем и крыжовником, по зелёной лужайке костёла, через которую, бывало, потихоньку бредёт Балтутис, полукругом поворачивая правую ногу. Ещё я вспомнил наше старое судёнышко, из которого нам всегда приходилось вычерпывать воду. Оно было свидетелем стольких трагикомедий!» (письмо МКЧ к Пятрасу Маркявичюсу от 19 июня 1902 г.), писал Чюрлёнис близкому другу Пятрасу Маркявичюсу во время своей учёбы в Лейпциге.
Поэтому, где бы ни жил Чюрлёнис – в Варшаве, Лейпциге, Вильнюсе или Санкт-Петербурге, в Друскининкай он возвращался при любом благоприятном случае. Он ожидал этих случаев и возможностей и с величайшим желанием и энтузиазмом думал о них с наполненным радостью сердцем: «Уж третий месяц, как здесь, ещё семь осталось, это много, по правде говоря, а потом ... эх! с какой радостью поеду я в Друскининкай – аж вихри пыли поднимутся!» (Лейпциг, 17 декабря 1901 г.) – это строчки из письма к маме Аделе Чюрлёнене, которая к старшему сыну, так же, как и он к ней, испытывала особую эмоциональную привязанность. Младшие братья (Повилас, Стасис, Пятрас и Йонас) и сёстры (Мария, Юзе, Валерия и Ядвига) также всё время ощущали очень сильное внимание и поддержку со стороны старшего брата: в своих письмах из Варшавы и Лейпцига брат постоянно справлялся об их учёбе и других жизненных делах, а по его возвращении из Варшавы для всех начиналось время наполненных счастьем игр и утех. Может быть, поэтому все братья и сёстры, подрастая, обучались игре на пианино, а в последующие годы – всем скопом вместе с братом ходили на пленэры по рисунку и живописи на побережьях Нямунаса или реки Ратничеле, а иногда отправлялись даже и с ночёвкой в долину Райгардас.
Для Чюрлёниса Друскининкай всегда были портом душевного спокойствия: здесь, в окружении большой семьи, его посещали часы самого прекрасного вдохновения, ярчайших творческих мыслей, порой опережавших даже самого художника, работающего в максимально быстром темпе: «Знаешь, Зосяле, – я пишу красками! Начиная с четверга, пишу по 8–10 часов. Ничего у меня не получается, но это пустяк. Пишу красками сонату – она набросана уже вся (4 части), и даётся очень сложно, и очень хотелось бы закончить её как-нибудь поскорее, потому что вторая уже начинает рисоваться у меня на глазах» (Из письма С. Кимантайте, Друскининкай, 9 июня 1908 г.), пишет своей невесте Софии Кимантайте Чюрлёнис по возвращении из Вильнюса в Друскининкай летом 1908 года.
Эти ежегодные «отпускные» творческие пленэры длились иногда даже и по полгода. Они, словно дорожные знаки, помечают развитие творческой мысли Чюрлёниса, смену его стиля и сферы интересов. Идя по следу созданных в Друскининкай музыкальных и художественных произведений, мы можем лучше всего сформировать для себя образ стилистического развития творчества Чюрлёниса.
4. ОБУЧЕНИЕ МУЗЫКЕ. НАЧАЛО ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ.
Плунге, Варшава и Лейпциг.
Хотя в Вильнюс в 1907 году Чюрлёнис прибыл в первую очередь как живописец для участия в первой выставке литовских художников, его творческий путь начинается с музыки.
Плунге:
Когда в раннем возрасте начала проявляться необычайная чувствительность ребёнка к музыке, Папа научил всего лишь пятилетнего Кастукаса игре на фортепиано, а к десяти годам он уже часто замещал своего Отца у клавишей органа в друскининкайском костёле. При посредничестве друга семьи, доктора Юзефа Маркевича (Józef Markiewicz), в возрасте тринадцати лет он уезжает из дома для продолжения занятий музыкой в Плунге, в оркестровой школе, действующей при поместье князя Миколаса Огинскаса. Здесь юный музыкант попадает в особо благоприятную почву: в имении Огинскасов в Плунге уделялось кропотливое внимание технологическим новшествам и культуре, в семье высоко ценились наука и культура, во дворце была собрана превосходная библиотека, очень большая и богатая коллекция картин и других культурных ценностей. А сами Огинскасы со времён Речи Посполитой были непреклонными патриотами Литвы. Дед герцога Миколаса Огинскаса, известный композитор своего времени Михал Клеофас Огинский (Michał Kleofas Ogiński), произведения которого исполняются и в наши дни, вместе со своим полком участвовал в восстании Тадеуша Костюшко (Tadeusz Kościuszko) в Вильнюсе, после которого был вынужден провести много лет в эмиграции, и всю свою жизнь работал на благо Литвы.
В оркестровой школе при этом имении Чюрлёнис изучал основы музыки, играл на флейте в оркестре и начал свои первые творческие эксперименты. Вместе с оркестром он также и немало путешествовал и впервые увидел Балтийское море: в Паланге ежегодно проходили концерты оркестра в парке дворца графа Тишкявичюса. В остальные времена года, по важным случаям, этот оркестр объединялся с оркестром дворца князя Богданаса Огинскаса, брата Миколаса Огинскаса, который проживал в резиденции в Риетавасе. Здесь в 1892 году, во время св. Пасхи, когда в костёле Риетаваса была зажжена первая в Литве люстра на сто лампочек, Чюрлёнису, несомненно, предоставился случай познакомиться с органистом и композитором Юозасом Науялисом, который всего несколько лет тому назад возвратился с обучения в Варшавском музыкальном институте.
Варшава.
В 1894 году князь Миколас Огинскис, который в течении всей жизни останется не только самым важным меценатом Чюрлёниса, но и очень близким ему человеком, даже другом, выделил молодому музыканту стипендию для обучения в вышеупомянутом Варшавском музыкальном институте. Здесь он, по совпадению или следуя советам, останавливает свой выбор на тех же профессорах, у которых учился также и Юозас Науялис. Он обучается игре на фортепиано у одного из величайших варшавских эрудитов того времени, пианиста, искусствоведа, писателя Антония Сыгиенского, а композиции – у самого известного варшавского педагога по композиции, композитора, дирижёра, организатора культурной жизни Варшавы, Зигмунта Носковского. У этого преподавателя в Варшавском музыкальном институте также учились композиторы Мечислав Карлович, Кароль Шимановский, Людомир Ружицкий (Ludomir Różycki) и другие. У Носковского проходит обучение и Эугениуш Моравский, ближайший друг Чюрлёниса, позже он вместе с ним также ступил на стезю изобразительного искусства.
В конце девятнадцатого века Варшава, хотя уже какое-то время и была лишь далёким городом на окраине царской России, продолжала лелеять память о столице Речи Посполитой и амбиции культурного центра. Здесь юного Чюрлёниса встретила многокрасочная панорама культуры этого города, в которой преобладало прославление наследия великого Фредерика Шопена и которая была проникнута стремлением к национальному возрождению. Молодой композитор с головой погружается в обучение композиции, в водоворот городской культуры. В его сочинениях учебных лет, особенно связанных с академическими задачами программы и досуговыми мероприятиями, выявляются не только очень серьёзные амбиции студента, но и его чувствительность к преобладающему голосу окружающей среды. В то же время в музыкальных записках Чюрлёниса мы находим и немало звуковых детских переживаний, привезённых им из Литвы: от обработок литовских народных песен до мечтательных музыкальных пейзажей, наполненных дыханием окрестностей Друскининкай. Эти произведения подобны естественному голосу композитора, который впоследствии перерастёт в ни с чем не сравнимый творческий мир звуков и образов Чюрлёниса. Впервые это сочетание во всю свою силу прозвучит в симфонической поэме «В лесу», сочинённой в 1900 году для музыкального конкурса графа Мауриция Замойского и отмеченной наградой. Так начинается история литовской традиции симфонической музыки [фрагмент ...]
Лейпциг.
Осенью 1901 года, благодаря поддержке князя Огинскаса, юный композитор отправляется на усовершенствование в Лейпциг. Уже более десяти лет город словно магнитом притягивал на обучение молодых музыкантов из разных стран: их манила легендарная высшая музыкальная школа Феликса Мендельсона-Бартольди и симфонический оркестр Гевандхауса, столетиями вековавшая традиция хора мальчиков костёла св. Томаса и яркие следы композиторов Баха, Клары и Роберта Шуманов и Брамса, а также всемирно известные профессоры и композиторы Карл Рейнеке и Саломон Ядассон.
Чюрлёнис, который не говорил по-немецки и поэтому чувствовал себя особенно одиноким в этом европейском очаге культуры, особенно сблизился с родившимся во Вроцлаве Саломоном Ядассоном, который выразил поддержку устремлениям молодого студента из Варшавы, а вот академичность и даже старомодность Рейнеке быстро стала скорее смирительной рубашкой для молодого композитора, находившегося в поисках своего голоса, уже мыслившего в духе начала двадцатого века, стремившегося включить в свои партитуры литовский колорит и свою естественную тоску. Поэтому для Чюрлёниса, искавшего способы овладеть секретами оркестровки, выходом становятся концерты оркестра Гевандхауса, а особенно – библиотека нотного издательства Петерса, где он целыми часами изучает партитуры Гектора Берлиоза и Рихарда Штрауса, даже переписывая их. В Лейпциге родились многие симфонические идеи Чюрлёниса – это и увертюра «Кестутис», и первая симфония, и концерт для виолончели с оркестром. К сожалению, до наших дней сохранилось только переложение партитуры «Кестутиса» для фортепиано. В Лейпциге Чюрлёнис скрашивает свое одиночество частыми посещениями великолепного Лейпцигского художественного музея, восхищается немецкими символистами, особенно Арнольдом Бёклином, а во время рождественских каникул покупает краски и бумагу. Из Лейпцига своим друзьям он отправляет не только письма, но и собственноручно нарисованные открытки, а в июле 1902 года, после получения аттестата о завершении учёбы, Чюрлёнис возвращается в Варшаву, уже приняв решение с тех пор посвятить свое время и музыке, и живописи.
5. ОБ ОБУЧЕНИИ ИСКУССТВУ
Уже в Лейпциге Чюрлёнис почувствовал нарастающую тягу к изобразительному искусству: своё одиночество он утолял занятиями живописью. По возвращении в Варшаву Чюрлёнис в 1902 году записался в ряды учеников рисовальной школы Яна Каузика, а в марте 1904 года была основана Варшавская художественная школа, в которую он сразу же поступил.
Директором этой художественной школы был избран живописец Казимеж Стабровский (Kazimierz Stabrowski). Родившись в исторической Литве, недалеко от Минска, он был патриотом родной страны, потерявшей государственность – Варшавская художественная школа, с одной стороны, стремилась восстановить преемственность с закрытым после восстания высшим воспитательным заведением варшавских художников. С другой стороны, после обучения в художественных академиях Санкт-Петербурга и Парижа, много путешествовавший и принимающий всё более активно участие в деятельности польского теософского общества директор школы вместе с коллегами формировал такую школьную программу, в которой внимание было сосредоточено на новых тенденциях в западном искусстве того времени. Художественные предметы Чюрлёнису также преподавали Конрад Кшижановский, Фердинанд Рущиц и Кароль Тихий, которые стремились к инновациям в искусстве, немного – скульптор Ксавер Дуниковский и другие. Коллеги ценили Константинаса как музыканта и композитора, и он часто получал призовые категории на просмотрах по произведениям прикладного и, в особенности, чистого искусства. В результате он получал премии и на год даже был освобождён от платы за обучение.
В Варшаве Чюрлёнис посещал множество выставок работ привозных и польских художников в салоне Кривульта – так называемой «Захенте» [„Zachęta“]. Там он мог увидеть оригиналы известных авторов – от Франсиско Гойи, Арнольда Бёклина до Анри де Толуз Лотрека, Джеймса Эббота МакНила Уистлера, Макса Клингера и Одилона Редона. Чюрлёнис также видел здесь много работ художников Молодой Польши. В Захенте Варшавская школа искусств организовала выставку работ своих воспитанников, на которой работы Чюрлёниса привлекли внимание нескольких покупателей. Юный художник принимал участие в салонах, организованных Стабровским, Рущицем и другими, в которые вносили свежую струю лекции и дискуссии уже широко известных тогда писателей Молодой Польши, таких как Станислав Пшибышевский, Тадеуш Мичинский, или редакторов и литературных критиков, таких как Зенон Пшесмицкий, Артур Гурский. Эти лекции и дискуссии помогали Чюрлёнису ориентироваться в среде самых значимых книг для чтения того времени.
Молодые студенты-художники периодически собирались вместе в ещё менее формальной обстановке – у Чюрлёниса и других друзей. На фото мы видим неформальную вечеринку коллег из Варшавской художественной школы в конце 1904 года. Школьный товарищ Хенрик Хайден, подаривший это фото одному из литовцев много лет спустя, прокомментировал его так: «Видите это пианино? Часто – как и в тот вечер – Чюрлёнис и Моравский в четыре руки нам на нём наигрывали Баха и Моцарта».
В летнюю пору Варшавская художественная школа организовывала пленэры. Первый выезд на практику живописи на свежем воздухе состоялся в июне-июле 1904 года. Чюрлёнис вместе с более чем тридцатью коллегами отправился в Аркадию. Что же это за место? Так назывался парк усадьбы Радвилов в Неборове, недалеко от Ловича. Он был основан в конце XVIII века женой последнего вильнюсского воеводы Эляной Радвилене (Helena Radziwiłłowa). Когда туда прибыл Чюрлёнис с художниками, части построек парка уже не осталось, а некоторые из них были обветшавшими. Однако в воде пруда по-прежнему величественно отражался так называемый «храм Дианы», в тени парка всё ещё таился «готический домик» близ тёмной «скалы Сибиллы», «жилище верховного знахаря» и другие постройки. Чюрлёнис вместе с Эугениушем Моравским и Яном Бжезинским поселился на «Тополевом острове». Занятия живописью каждый день продолжались, с небольшими перерывами, с семи утра до семи вечера. Только по воскресеньям все отправлялись на пикники. Здесь проходили и литературные вечера, и чтения журнала «Химера».
Отремонтировав орган, стоявший в «храме Дианы», Чюрлёнис и Моравский по вечерам стали организовывать концерты, часто сопровождаемые выступлениями вокалистов. Один из таких вечеров, бал-маскарад, стал исключительным – во время него художники облачились в костюмы видений из прошлого – «тени мёртвых». Персонаж Эляны Радвилене сопровождал воображаемый историк, писатель и поэт Юлиан Урсин Немцевич. Им был переодет Чюрлёнис, державший в руках пергамент с надписью «Хронос всё поглотит». Моравский исполнял роль зелёного, облипшего илом Водяного. Танцевальную музыку, звучавшую всю ночь, на рассвете заглушило гудение органа из «храма Дианы» – это Чюрлёнис с Моравским встречали восходящее солнце! Многие из участников до самой старости живо вспоминали необыкновенную атмосферу этого мероприятия и всего пленэра. На фото мы видим участников пленэра, которые увековечились на ступенях вышеупомянутого «храма», украшенных декоративной скульптурой сфинкса. Вместе с коллегами из Варшавской школы искусств Чюрлёнис также участвовал в пленэре в Истебне, Силезия. Но у него бывали и другие благоприятные поводы выехать из страны.
6. М. К. ЧЮРЛЁНИС И СЕМЬЯ ВОЛЬМАНОВ
Во время учёбы в Варшаве через своего одноклассника Бронислава Вольмана Чюрлёнис познакомился со его гостеприимной и милой семьёй. Вскоре он стал близким другом Вольманов, и вместе с другими школьными товарищами его приглашали в этот дом на салонные вечера, во время которых проходили дискуссии на литературные и философские темы и исполнялась музыка.
Прочитать цикл лекций сюда также был приглашён философ Адам Марбург, который когда-то слушал курсы Вильгельма Вундта в Лейпциге. К Вольманам Чюрлёнис наведывался чаще, чем его коллеги: он заходил сюда на обед, регулярно преподавал музыку сестре Бронислава Галине Вольман, к которой он начал испытывать симпатию, а затем посвятил три свои прелюдии и поэтические «Письма Девдуракелису».
Мать юных Вольманов, также по имени Бронислава, была настоящим энтузиастом искусства и женщиной высокого интеллекта. Она стала последовательной сторонницей и покровительницей таланта Чюрлёниса. Она была первой, кто обнаружил особенно положительный отзыв искусствоведа Брешко-Брешковского в прессе российской столицы о работах Чюрлёниса на выставке учеников Варшавской школы искусств в Санкт-Петербурге. Единственным среди всего коллектива он был выделен как художник с индивидуальным почерком. Поэтому госпожа Вольман сразу же после этого приобрела цикл Чюрлёниса «Сотворение мира», подарила ему самую популярную среди интеллектуалов того времени книгу, поддерживала его поездки по учёбе и сама приглашала его летом принимать участие в поездках своей семьи. Недаром Чюрлёнис подарил ей свою картину «Дружба» и посвятил ей симфоническую поэму «Море». Эта женщина, приехав на Первую выставку литовского искусства, ещё и успела переговорить с епископом о смещении отца Чюрлёниса с должности органиста. По поводу праздников она посылала личные поздравления членам семьи художника. В письме к брату Константинас признался: «Жаль, что ты не знаком с госпожой Вольман. Единственная замечательная женщина изо всех, которых я знаю.»
Вместе с семьёй Вольманов художник посетил курорт Крыница, окруженный Предкарпатскими горами, а также Кавказ вдоль Чёрного моря (последний – вместе со своим близким другом Эугениушем Моравским). Перед поездкой в Анапу летом 1905 года у Чюрлёниса уже был собственный фотоаппарат фирмы «Кодак». С июня по август, наслаждаясь горными пейзажами, он фотографировал и писал красками. В письме к брату Повиласу он делился впечатлениями, которые стали символическими образами его творчества: «Берега скалистые, высокие, местами недоступные, местами едва возможно убежать от волны, а с какой-нибудь горы видна почти половина моря…Я видел горы, чьи головы гладили облака, видел и величественные снежные вершины, которые высоко, над облаками, держали свои сияющие короны...Я видел в более 140 километрах Эльбрус, словно огромное снежное облако, впереди белого горного хребта. Я видел, на восходе солнца, Дарьяльское ущелье среди диких, серо-зелёных и красноватых фантастических скал». Большинство фотографий из Анапского альбома сделано Чюрлёнисом. Самые распространённые мотивы – море, парусники, крутые прибрежные скалы...
Получив денежный подарок от госпожи Вольман, в сентябре 1906 года Чюрлёнис отправился в путешествие по городам Центральной Европы – Праге, Дрездену, Нюрнбергу, Мюнхену, Вене. Во время этой поездки он активно посещал художественные выставки почти в двадцати галереях и музеях, многочисленные церкви и выставки чистого и прикладного искусства. Своей близкой подруге и покровительнице после визита в Мюнхен он писал: «Я ознакомился с двумя пинакотеками, Стеклянным дворцом, Международной художественной выставкой, Глиптотекой и Выставкой французских художников». Наряду с Мюнхеном он больше всего акцентировал впечатления, которые испытал в Дрездене, Нюрнберге и Праге. Среди старых мастеров живописи он выделил Рафаэля, Сандро Боттичелли, Альбрехта Дюрера, Ганса Гольбейна, Антона Ван Дайка, Патера Пауля Рубенса, Тициана, Рембрандта, Бартоломе Мурильо, Диего Веласкеса, из модернистов – Арнольда Бёклина, Макса Клингера, Фердинанда Ходлера, Пьера Пюви де Шаванна. Искусству французских импрессионистов и постимпрессионистов он не уделил особого внимания.
Эта поездка имела огромное значение для невероятно новаторских экспериментов Чюрлёниса в области изобразительного искусства: для колористики и живописной техники его картин, своеобразной эстетики гармоничных форм и композиционного минимализма – сведения изображения почти до абстракции. Лучше всего это видно по его циклам картин «Зима», «Лето», «Тишина», в видениях живописных сонат, которые он начал предворять в жизнь год спустя.
7. М. К. ЧЮРЛЁНИС В ВИЛЬНЮСЕ
После основания Товарищества самопомощи варшавских литовцев осенью 1905 г. Чюрлёнис начал работать с хором товарищества на на общественных началах. Спустя полгода он уже мог выступать с этим коллективом.
Предыстория прибытия
Основатель Товарищества самопомощи литовцев Винцас Палукайтис пригласил Чюрлёниса не только управлять хором, но и заниматься гармонизацией литовских народных песен в процессе подготовки песенника Виеверселис для народных школ. В письме брату Повиласу от января 1906 г. Чюрлёнис уже делился своим стремлением не только обогащать репертуар хора, но и создать оперу: «Знакомо ли Тебе литовское движение? Я полон решимости все свои прошлые и будущие работы посвятить Литве. Мы обучаемся литовскому языку, и я намереваюсь написать литовскую оперу». Весной того же года его работы экспонировались на выставке работ художественных школ России, а в столичных газетах он был выделен среди всех представителей Варшавской художественной школы. Обозреватель выставки назвал его многообещающим литовским художником, чему были очень рады его хористы в Варшаве. Винцас Палукайтис был первым, кто представил Чюрлёниса в литовской прессе. В конце года Чюрлёнис со своими картинами участвовал в Первой литовской художественной выставке.
Вселение
С началом революционных волнений проживание Чюрлёниса в Варшаве становилось все более небезопасным, тем более что в кругозор полиции попали его самые близкие друзья. Занимаясь творчеством летом 1907 года в Друскининкай, вдали от полиции, осенью он принял участие в создании Литовского художественного общества: ««Я был в Вильнюсе, [...] на открытии общества. На этот раз в Вильнюсе мне очень понравилось. Город, конечно, очень отсталый, но люди здесь гораздо симпатичнее, чем в Варшаве. Я заново познакомился с несколькими людьми высокой культуры и очень приятно провёл время. Первое заседание общества тоже было довольно интересным [...], а забавнее всего было тогда, когда голосованием избирались члены правления. Я получил все голоса, и это меня даже растрогало, потому что я этого не ожидал. / Конечный результат встречи – в этом году мне самому предстоит своими руками подготовить свою выставку в Вильнюсе, открытие которой должно состояться 23 декабря. Жмуйдзинавичюс уезжает в Париж, так что теперь мне придётся обо всём позаботиться в одиночку. Вот уж работы будет! – Ужас!». Поразмыслив о плюсах и минусах, художник резюмировал в письме своему спонсору Брониславе Вольман: «Моё переселение неизбежно».
Деятельность в Вильнюсе
Вначале уроки он искал частным образом, через знакомых, но к концу 1907 года и началу нового года уже носил объявления в газету о предлагаемых уроках. В одном из таких рекламных объявлений мы читаем: «К. Чюрлянис, окончивший за рубежом Варшавскую и Лейпцигскую консерватории, поселился в Вильнюсе и преподаёт фортепиано и теорию музыки. Его адрес: ул. Андреевская 11, кв. 6.» Учеников у него, кажется, было немного. Один из них свидетельствовал о том, насколько он был чувствителен к малоимущим – снижал им плату за уроки; в отсутствии возможности для ученика приобрести учебник он проводил целые вечера за переписыванием от руки своих собственных упражнений по гармонии, поэтому зарабатывал немного. Чюрлёнис занимался поисками работы в музыкальной школе, но возглавлявший учреждение Зенонас Якубовскис показался музыканту слишком высокомерным: он потребовал у него диплом об окончании высшей школы. Чюрлёнис, не придававший значения всем аттестатам, без особой вежливости ответил ему, что документ об окончании он держит под кроватью. На этом и закончились его попытки устроиться на работу в это учреждение.
Вероятно, самым постоянным доходом для музыканта была работа с хором «Вильняус канклес», членам которого он назначал встречи четыре раза в неделю, а в случае болезни хорист не получал оплаты за пропущенную встречу. «У меня с хором завязалась нить симпатии – я преподаю им теорию музыки, и в то же время экспромтом пишу для них импровизированные двух-, трёхголосные вокальные упражнения, которые иногда звучат очень хорошо, и это служит для меня своего рода удовлетворением. Но, несмотря ни на что, работа тяжёлая – несколько из них талантливы, с голосом, а остальные – это невыразимый сброд, без слуха, без голоса и без ума. А тут господин Вилейшис высказывает своё пожелание о концерте хора (по его мнению, хору уже пора было бы что-нибудь спеть – идиот!)».
В комнате, небольшое окно которой было ориентировано на восток, в тёмные зимние месяцы он с трудом мог заниматься живописью, поэтому придумывал себе задания по прикладному искусству: выставочные плакаты, каталоги, проекты книжных обложек, виньетки и другие небольшие графические работы. Писал статьи. Он часто садился за фортепиано – подготавливался как педагог или хормейстер или репетировал концертную программу. Чюрлёнис выступал в вильнюсских залах на правах не только концертмейстера, но и солиста – он публично исполнял произведения Людвига ван Бетховена, Фредерика Шопена, Станислава Монюшко и других композиторов. Из своих собственных сочинений вильнюсской публике он сыграл несколько прелюдий и обработку органной партии кантаты «De Profundis» для фортепиано.
У инструмента он подолгу засиживался за импровизациями и сочинением своих собственных опусов: в Вильнюсе он написал стилистически новаторский цикл фортепианных пейзажей «Море», который позже был исполнен на концерте периодического мероприятия «Вечера современной музыки» в Санкт-Петербурге. Во время своего проживания в Вильнюсе Чюрлёнис начал планировать написать оперу «Юрате» – он будет стараться развить этот замысел, временно остановившись в Санкт-Петербурге.
Художнику также доводилось участвовать в заседаниях по литовскому и международному искусству. Он состоял не только в Литовском художественном и Вильнюсском художественном обществах – в 1909 году Литовское научное общество пригласило его участвовать в работе Комиссии по собиранию литовских народных песен. В том же году только что учреждённое литовское культурное объединение «Рута» поручило ему расписать сценический занавес, который сохранился до наших дней. Невеста, а позже и жена художника София Кимантайте-Чюрленене, осенью 1908 года вступившая в Литовское художественное общество, также принимала участие в деятельности Литовского научного общества. По её словам, Константинаса обосноваться в Вильнюсе «словно бы подталкивал к действию какой-то категорический императив работать здесь в области искусства, побуждать других, будить их, показывать здесь людям, что они сами могут создать».
Чюрлёнис оказался вовлечённым в актуальную в то время дискуссию литовцев о том, стоит ли им возводить Дом нации или лучше приобрести уже существующее здание в Вильнюсе. Предложение было внесено доктором Йонасом Басанавичюсом; в дискуссии принимали участие представители различных обществ, однако одними из самых активных были члены Литовского художественного общества. Художник высказался за строительство амбициозно спроектированного здания. В нём должны были уместиться концертные, музейные, выставочные, заседательные залы, клуб, библиотека с читальным залом, репетиционные комнаты и другое. Он намеревался пожертвовать свои работы Музею нации. После смерти Чюрлёниса на собранные средства был приобретён участок земли на территории Паменкальниса. К сожалению, с началом Первой мировой войны средства строительных фондов полностью обесценились, и замысел не была приведён в исполнение.
Подготовка ко Второй литовской художественной выставке
Самая большая социальная задача выпала на долю Чюрлёниса в процессе организовывания Второй литовской художественной выставки. «Всем, что связано с выставкой, пришлось мне самому заведовать собственноручно», – писал он. – «Письма – а их было множество – статьи, билеты, каталоги, плакаты, типография, товарный пункт, полиция, губернатор. Я своими руками разбирал ящики, и аж на третий этаж таскал тяжести, к починщику рам бегал без конца. / Развешивание картин относилось к одним из самых тяжёлых работ. Четыре комнаты, в каждой стены обиты по-разному, неизбежный свет сбоку, громадные картины Стабраускаса. То-то было! Уже вроде бы и развешены, глядишь – плохо. Снова всё нужно разбирать, и так без конца. / Однако в назначенное время, то есть в четверг, 28 февраля, в первом часу дня всё было готово. / Вместо церемонных выступлений мы вывесили ровно в 1 часу огромный синий флаг и отворили двери [...]. / То-то была «игра». Большинство чувствовало себя как сельди в бочке, были такие, кто навязчиво требовал объяснений, были такие, кто, глядя на мои картины, лопался от смеха, а возможно, лишь несколько что-то почувствовали и поняли. / Summa summarum – опиния порешила, что так или иначе выставка красивее прошлогодней, только жаль, что эта поменьше». Выставка действовала до 28 апреля (по новому стилю – до 11 мая). На ней Чюрлёнис выставил около 60 своих работ, среди них он выделил цикл «Солнце», сонаты «Весна», цикл «Зима», «Дружба», «Прошлое», «Весть», триптихи «Лето», «Мой путь», «Сказка» и другие картины.
К концу лета 1908 года Чюрлёнис был избран почётным членом общества наряду с его председателем Антанасом Жмуйдзинавичюсом, директором Варшавской художественной школы Казимежем Стабровским и художником и коллекционером Тадасом Даугирдасом.
Литовское художественное общество до начала войны организовало восемь выставок литовского искусства, которые посетило более 10 000 зрителей. Весной и в начале лета 1911 г. сподвижники Общества организовали посмертную выставку его работ в Вильнюсе и Каунасе, а также помогли организовать посмертные выставки работ художника в Москве и Санкт-Петербурге. По инициативе коллег из «Роты Чюрлёниса» в 1913–1914 годах в Вильнюсе действовала постоянная выставка работ Чюрлёниса. Приближающийся фронт Первой мировой войны внёс такие коррекции в события, в результате которых Вильнюс лишился коллекции работ Чюрлёниса – они были срочно перевезены в Москву, а возвращены уже в Каунас, ставший тогда столицей первой Независимой Литовской Республики. Вся их коллекция на данное время хранится в Национальном художественном музее Чюрлёниса в Каунасе.
8. М. К. ЧЮРЛЁНИС И СОФИЯ КИМАНТАЙТЕ
В Вильнюсе Чюрлёнис повстречался с личностью, которая стала самым близким ему человеком. Это была София Кимантайте, которая как раз прибыла в Вильнюс осенью того же 1907 года после обучения в Ягеллонском университете в Кракове и на высших женских курсах и теперь намеревалась работать в редакции газеты «Вильтис» и участвовать в деятельности женского съезда и общества «Жибурелис».
Это общество занималось организацией поминовения Винцаса Кудирки, поэтому София написала письмо художнику в Друскининкай, приглашая его сыграть на этом вечере. Вскоре Чюрлёнис прибыл в Вильнюс. Узнав, что он собирается смотреть генеральную репетицию спектакля Габриэлюса Ландсбергиса-Жямкальниса «Блинда, уравниватель мира», она вместе с Фелицией Борткявичене отправилась туда для согласования деталей вечера-концерта. Позже София рассказывала: при виде Константинаса «внезапно будто волна залила мне сердце. Я абсолютно всё знала. Это «Он», сказала я сама себе и словно в окружении какого-то тумана ждала, пока Борткявичене приведёт его ко мне». Чюрлёнис любезно согласился принять участие в вечере, который состоялся неделю спустя. Посвящённое Кудирке выступление Софии, проникнутое романтическим пафосом, произвело на публику огромное впечатление. После перерыва играл Чюрлёнис, затем присел рядом с 21-летней девушкой и сказал: «Вы так красиво говорили. Слушая вас, я решил, что вы будете обучать меня литовскому языку». У Софии не было возражений.
Глядя на стоящую на полке фотографию в металлической рамке, сравните, как Чюрлёнис охарактеризовал Софию после их первого знакомства: «Барышня Кимантайте очень красива. Окончила высшие курсы Бараняцкиса в Кракове, работает в редакции «Вильтис» и прекрасно говорит по-литовски. Она не хочет преподавать мне уроки, но это ничего». Они вдвоём встречались в её съёмной комнатке три раза в неделю. Вместе они не только изучали литовский язык по учебнику Йонаса Яблонскиса и по песенникам, собранным Антанасом Юшкой и Людвикасом Резой, но и беседовали о литературе, музыке и искусстве. Вскоре они стали близкими друзьями, девушка писала статьи для прессы, приглашая всех активнее присоединяться к возглавляемому музыкантом хору.
Вскоре после открытия Второй художественной выставки Литвы художник пригласил её в эту комнатку. Давайте послушаем её воспоминания: «У окна стояла кушетка, напротив неё круглый стол, справа у стены – пианино. Я уселась на кушетку, закрыла глаза. Константинас импровизировал. Сколько времени прошло – полчаса, час – не знаю. Музыка умолкла – вечерние сумерки наполнили комнату – в этих сумерках всё ещё, казалось мне, колышутся звуки музыки. Я встала – от невысказанного счастья и бесконечной печали просто перехватило мне дыхание. Я поднялась с места и, стоя позади него, стала гладить запрокинутую голову, и нагнувшись, поцеловала этот слегка горделивый лоб. Он прижал мои руки к своим губам – никаких слов. Предел, который ни один, ни другой из нас перешагивать не желал».
Скоро завязались совместные творческие замыслы Константинаса и Софии – песни композитора для хора, которые он компонировал по мотивам стихов невесты, проект оперы «Юрате», сборник статей, написанных обоими в «Лиетуве» – оба они продолжали читать доклады и давать концерты на культурных мероприятиях.
Во время своей дружбы с «мореглазой» девушкой Софией у Константинаса снова была возможность побывать в местах своей юности в Плунге и несколько летних месяцев провести на берегу Балтийского моря в Паланге. Эти жизнеощущения значительно усилили его творческие способности: у моря он начал писать красками одни из самых впечатляющих своих циклов – «Соната моря», «Прелюдия и фуга», триптих «Фантазия». 1 января 1909 года пара сочеталась браком и уехала в Петербург. В Вильнюсе они остановились на несколько недель только в июне – тогда Чюрлёнис дал свои последние концерты в этом городе и выполнил заказ общества «Рута» на занавес для сцены. И сюда внесла свой вклад София, уже ставшая Чюрлёнене: «Я расписывал занавес для постоянной сцены «Руты» (литовское общество), которая находится в их главной квартире. Радость была немалая», – писал художник. ««Я натянул на стену холст шириной 6 метров и высотой 4, сам его загрунтовал, за два дня набросал углём контуры, а потом, при помощи лестницы, сломя голову шёл только процесс живописи. В стилизации цветов мне очень помогла Зосе, и работа аж пищала». Закрыв двери этой импровизированной мастерской, Чюрлёнис больше не останавливался в Вильнюсе – он эпизодически побывал там осенью того же года, прежде чем направиться в Санкт-Петербург.
Константинасу хотелось показать свои работы на выставках объединений художников «Мяно пасаулис» и «Салонас». Признание этих прихотливых реформаторов искусства он снискал довольно быстро, хотя и не единодушно – к сожалению, болезнь прогрессировала быстрее. Любовные письма Константина к Софии, написанные в 1908–1909 годах из тогдашней столицы России, сегодня считаются частью «золотого фонда» наследия этого жанра. Они помогают лучше познать не только биографические события, но и чрезвычайно чуткую, истосковавшуюся по красоте душу художника.
9. АЛЬБОМ ЗНАКОМЫХ
Обосновавшись в Вильнюсе, Чюрлёнис в письме Галине Вольман писал: «Хочу в общих чертах описать Тебе свою здешнюю жизнь. Прежде всего, тот избыток работы, на который я здесь рассчитывал, оказался только мечтой. Я страдаю без работы начиная с самого приезда.
У меня только один урок, и тот – раз в неделю. Хором, по правде говоря, я недавно начал управлять четыре раза в неделю, но зато уже трижды успел переболеть гриппом, и если так пойдёт и дальше, то и с хором я не заработаю денег».
Когда хормейстер заболел в более тяжёлой форме, его навещал доктор Андрюс Домашявичюс. Это был потомок дворян, придерживавшийся левых убеждений, который сразу же по возвращении в Вильнюс присоединился к деятельности так называемых «Двенадцати апостолов Вильнюса». Он основал социал-демократическую партию Литвы, участвовал в организации Великого вильнюсского сейма, но в годы своего знакомства с Чюрлёнисом отстранился от правления партии. Являясь руководителем частной поликлиники и больницы, обходя и другие медицинские учреждения, он увлекался музыкой и писал в прессу. «Доктор Домашявичюс, очень интеллигентная личность, страстно влюблён в классическую музыку, брюнет, глаза голубые, очень заботливо выхаживал меня, когда я болел», – охарактеризовал его Чюрлёнис. В течение некоторого времени музыкант даже не мог компонировать – пианино он приобрёл только после Нового года. Зато с удовольствием писал словесные портреты людей, с которыми здесь познакомился.
Прежде всего он описал пару, чьё расположение оказывало ему услугу при поисках работы в Вильнюсе. Это были Йонас и Она Вилейшисы. В то время Йонас исполнял обязанности председателя общества «Вильняус канклес» и был одним из основателей Литовского художественного общества, в котором состоял и Константинас. После того, как Вилейшис был избран секретарём, справляться с этими обязанностями он явно не успевал, поэтому в своем письме Чюрлёнис его слегка шаржировал: «Йонас Вилейшис, [...] симпатичен, немного аристократ, немного буржуй, состоит во всех возможных литовских обществах Вильнюса, кажется, только для того, чтобы в них состоять. [...] Влюблён в жену». И действительно влюбиться было во что: Йонас Вилейшис познакомился с Анной, красивой девушкой из аристократического рода Коссаковских, которая полностью переняла национальные идеалы мужа и стала не только говорить, но и писать по-литовски. Чюрлёнис не отказывался с ней играть в четыре руки, потому что она была искренней, тёплой, всегда готовой угостить гостя, и дом этой молодой семьи несколько компенсировал ему гостеприимство Вольманов, оставшихся в Варшаве.
В списке новых знакомых Чюрлёнис упоминал также брата Йонаса, Пятраса Вилейшиса, самого непреклонного сторонника литовского национального движения. Получив специальность инженера по железнодорожным мостам и работая подрядчиком по строительству кессонных конструкций в глубине России, он накопил значительный капитал, который, вернувшись в Литву, не только использовал для учреждения собственной компании, но и направил на создание и содержание первой литовской ежедневной газеты «Вильняус жиниос», литовской типографии и книжного магазина. Большинство просвещённых национальных деятелей, таких как Йонас Басанавичюс, Йонас Яблонскис, Габриэле Петкявичайте-Бите, Миколас и Вацловас Биржишки, Жемайте, Юозас Тумас-Вайжгантас и другие, cмогли обосноваться в Вильнюсе благодаря рабочим местам, которые создал Вилейшис. В течение четырёх лет он был депутатом Вильнюсской городской думы, а в 1905 году организовал Великий вильнюсский сейм. В его дворце открылась Первая выставка литовского искусства, на которой литовцы впервые увидели картины Чюрлёниса.
В этой комнате вы можете увидеть висящие на стене фотографии с Первой художественной выставки Литвы во дворце Вилейшиса. «Пятрас Вилейшис, особенно симпатичный старик, простой, добродушный», – охарактеризовал его художник, прибавив, – несколько лет назад у него было около пятиста тысяч, а теперь он остался с пятьюдесятью. Всё ушло на нужды народа и для различных целей возрождения». На самом деле казна Вилейшиса пустела ещё явственнее, и это побудило его вскоре снова отправиться на заработки в глубину России. В письме Чюрлёнис признался: «Мы друг другу симпатизируем».
Развешивая свои картины для первой выставки, Чюрлёнис познакомился с 27-летним художником Пятрасом Римшой, который одним из первых в прессе стал побуждать литовских художников думать над общей экспозицией своих работ. Вначале Римша, который немного стеснялся своего старшего коллеги, поскольку сам был родом из деревенской среды, вскоре с ним близко сдружился и стал ревностным помощником Чюрлёниса в организации Второй литовской художественной выставки. Позже Римша с удовольствием вспоминал, какое настроение витало в воздухе, когда художники развешивали Первую литовскую художественную выставку: «Конечно, душой хорошего настроения в нашем кружке был Антанас Жмуйдзинавичюс. Но и Чюрлёнису его было не занимать. Они также были мастерами песни, пока мы все готовились к выставке. Ведь это такое обычное дело – работать с песней. Как сейчас, кажется, вижу Чюрлёниса и Жмуйдзинавичюса в помещениях экспозиции высоко забравшимися и развешивающими картины. И вот из молодых их лёгких льётся прекрасная дзукийская песня: «Ой, пуща, пуща...» Мы, бывало, так увлекались пением, что даже и работа останавливалась. Подготовка к выставке сплотила её художников на редкость тесной и близкой дружбой...».
Художник-пейзажист Антанас Жмуйдзинавичюс, обучавшийся в Варшаве и Париже, в сентябре 1907 года стал председателем только что учреждённого Литовского художественного общества. Им он оставался на протяжении всего время деятельности этого общества. Когда в 1908 году он собрался в Мюнхен на усовершенствование профессиональных навыков и в Америку на сбор средств на нужды общества, Чюрлёнис замещал председателя во всех организационных делах. Жмуйдзинавичюс вспоминал, как на открытие Первой выставки Константинас явился нарядившись в «большой галстук, повязанный широкой кокардой», как одна молодая барышня, увидев странные его картины, на которых «подземелья с небом смешались», вознамерилась увидеть самого художника, который, по её мнению, вероятнее всего «Бог знает на кого похож». А находившийся неподалёку автор картин в тот раз поспешил ей ответить: «Сударыня, он действительно страшен: как дракон, что девиц пожирает». Жмуйдзинавичюс, любивший концерты, ещё долго вспоминал, какое впечатление производила на него музыка Константинаса: «Когда Чюрлёнис играл, бывало, останавливалась жизнь этого мира: сам художник перемещался и переносил своих слушателей в другие, более прекрасные миры грёз и миражей».
После своего переезда в Вильнюс Чюрлёнис поддерживал тесные связи с художниками не только литовского происхождения. Одно из самых важных его знакомств – с его почти что ровесником, художником Львом (Лейбой) Антокольским. После окончания Вильнюсской школы рисования, обучения у Ильи Репина в Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге и недолгого пребывания в Париже, он вот уже в течение пяти лет руководил в Вильнюсе классами рисования при Вильнюсской еврейской ремесленной школе. Инициатором её основания было Общество промышленного искусства, которое год присвоило заведению имя дяди Льва, известного скульптора Марка (Мардуха) Антокольского. Впервые воображение Чюрлёниса привлекло внимание художника, когда он посетил Первую литовскую выставку. Его символические произведения сразу же показались ему «полными глубокого философского смысла», а оригинальную интерпретацию музыкальных тем он сравнил с «промелькнувшим ослепительным метеором». Позже Чюрлёнис встречался со Львом Антокольским по организационным делам Вильнюсского художественного общества. Знакомства, которые были у этого художника с представителями «Мира искусства» в Санкт-Петербурге, очень помогли Чюрлёнису в установлении деловых связей в тогдашней столице царской России. После смерти Константинаса Антокольский вспоминал, как тот любил кривые улочки Вильнюса. «Помню один осенний вечер, когда я посетил его махонькую комнатку на Андреевской улице, в которой ничего больше не было, только пианино, ворох нотных рукописей и сухие осенние веточки, развешенные по стенам. Он был там один со своими гениальными задумками, звуки его музыки поражали своей трогательностью...». В этой скромной обители продолжением беседы часто становилась музыка, которую пробуждали пальцы, бегающие по клавиатуре пианино Леппенберг.
Визит Чюрлёнису в его комнате нанёс и Иван Трутнев, живописец религиозных и народных сцен и портретов академической традиции, в то время уже восьмидесятилетний старичок. Пройдя обучение в Москве, объездив города Франции, Германии, Бельгии, Нидерландов и Италии, а также поработав в Витебске, он в течение уже четырёх десятилетий был руководителем Вильнюсской школы рисования. Ему были присвоены звание академика Петербургской Академии художеств, звания статского советника и действительного статского советника. Правда, среди произведений Ивана Трутнева был также проект памятника известному реакционисту Михаилу Муравьёву, но Чюрлёнис мог этого и не знать.
В конце 1908 года в Вильнюс переселился Фердинанд Рущиц, который раньше преподавал Чюрлёнису живопись в Варшавской художественной школе и оказывал на него некоторое влияние. Оба они были художниками одного поколения: разница между их датами рождения была всего 5 лет. Рущица, который обучался в Санкт-Петербурге, объездил Мюнхен, Берлин, Дрезден, Париж, Вену и год проработал в Краковской Академии художеств, Вильнюс привлёк своей менее претенциозной атмосферой, в этом городе состоялась ранняя выставка его работ. Дом в Ужуписе, в котором поселился Рущиц, находился сравнительно недалеко от съёмной квартиры Чюрлёниса. Живописцы изредка встречались. Однажды посетив Литовскую художественную выставку, Рущицас упомянул о том, что внимания на ней достойны только работы Чюрлёниса. Ему понравились «Скерцо» из Сонаты и цикл «Зодиак», хотя он не удержался от упрёка в том, что в работах художника многовато каббалистики и слишком мало живописи.
После смерти Чюрлёниса Рущиц, который нёс его гроб, произнёс речь на его могиле, возможно, сосредоточив в ней существенное своё впечатление от личности Константинаса: «... мы прощаемся с человеком незапятнанной чистоты, с другом, у которого были благородные стремления, и удержим глубоко в своей памяти эту трагически прерванную песню...Он ушёл в миры иные, сны о которых сопровождали его в течение такой короткой жизни, в ту дальнюю страну, которая нам не знакома, но мы знаем, что она существует, наверняка чувствуем её внутри себя. Возводит Чюрлёнис мосты из красок и звуков с нашего берега. Для некоторых Чюрлёнис был выразителем той двойной родины, из которой происходят художник и человек – родины единого великого Духа, который, независимо от возраста и национальностей, объединяет души в великую общность. И другой – своей, к которой с любовью льнёт ее сын. Есть одна картина Чюрлёниса, которая вам хорошо известна. Из пробуждающегося света выныривает птица, широким взмахом крыльев огибает горные вершины и летит вдаль. Это «Весть». С такой вестью пришёл к нам Чюрлёнис. Он был провозвестником нового молодого искусства, в котором оставил свой отдельный след. А своей земле и своим соотечественникам он возвещал красоту пробуждающейся в них весны. Весной он и ушёл от нас».
Другой артистической душой, связанной с окружающей средой Вильнюсского художественного общества, был Станислав Филибер(т) Флёри. После окончания Вильнюсской школы рисования и изучения секретов фоторемесла в мастерских нескольких известных мастеров он решил основать собственное фотоателье. Ему нравилось не только фотографировать виды Вильнюса, но и писать пейзажи этого города (позже одним из первых стал изготовлять здесь стереоскопические фотографии), он немного иллюстрировал книги. По приезду Чюрлёниса в Вильнюс он вот уже второе десятилетие трудился в своей мастерской на улице Диджёйи. Поскольку она находилась совсем неподалёку от съёмной квартиры Константинаса, утром июня 1908 года тот заглянул к своему коллеге, чтобы сфотографироваться. Его невеста София Кимантайте рассказывала, что снимок был сделан после ночи, которую они оба провели на холме Гедиминаса: «Тем утром, почти без сна, после перевоза пианино, в изнеможении, по пути назад он вспомнил, что обещал «Шальтинису» снимок. Вошёл к фотографу, и вот была сделана та фотография, которая всем известна [...] Но однако, в этом снимке есть что-то неживое – нет того безмятежного выражения на хотя бы и сероватом лице – нет этого постоянного свечения глаз. / – Я чувствовал себя таким усталым, что вдобавок и не причесался», ‒ оправдывался он [...] после». Фотографию вы можете увидеть висящей на стене в этой комнате.
Антанас Вилейшис, активно участвовавший в деятельности Великого Сейма и научного общества, также работал в организационном комитете Первой литовской художественной выставки. Будучи приверженцем прогрессивных левых убеждений, этот врач искренне хлопотал об учреждении обществ для социально незащищённых соотечественников и работал в Вильнюсской городской думе. Частью репетиций хора Чюрлёнис проводил в помещениях Общества взаимопомощи вильнюсских литовцев, а Антанас Вилейшис был председателем этого общества.
Константинаса в его доме навестил дзукийский литератор Людас Гира, писавший поэзию и сотрудничавший во многих периодических изданиях. Композитор однажды обратился к нему с просьбой перевести с польского на литовский язык песню, к которой он сочинял музыку. Его музыкальные импровизации вызвали в душе двадцатичетырехлетнего молодого человека череду романтических образов: «Его руки, подобно молниям, хватали аккорды по всей клавиатуре [...].Колыхались мелодии пиано и форте, будто верхушки сосновых лесов Дзукии, когда их ветром качает», – так обрисовал он произведение, которому, по его воспоминанию, композитор дал название «Колокола». В тот раз композитор говорил о важности диссонансов, встречающихся и в многоголосых песнях сутартинес. Возможно, больше всего их и связывал интерес к народным песням и народному творчеству, потому что, когда Чюрлёнис начал писать красками сонаты, тот в прессе высказал сожаление по поводу столь расплывчатой тематики, отдавая своё предпочтение «сказкам».
Чюрлёнису довелось не раз репетировать и концертировать вместе с тогда ещё студентом вокального класса Санкт-Петербургской консерватории Кипрасом Петраускасом, который стал хорошо известен литовской публике после того, как во время премьеры мелодрамы Бируте исполнил партию брата Бируте. Неизвестно, был ли Чюрлёнис знаком с Микасом Петраускасом – композитором этого спектакля, считающегося первой литовской оперой, но зато он наверняка встречался с автором его либретто Габриэлюсом Ландсбергисом-Жямкальнисом.
В хоре под управлением Чюрлёниса также пела исполнявшая главную роль в этой мелодраме Мария Песецкайте-Шлапелене. Репетиции проводились довольно поздно – после окончания рабочего дня; Мария уже более года руководила основанным ею литовским книжным магазином, одновременно она занималась воспитанием малолетней дочери-первенца, поэтому решила больше не строить карьеру вокалистки. И все же пение в хоре помогало ей заниматься любимым увлечением. Нередко тёмным зимним вечером Чюрлёнису приходилось проводить свою хористку до её дома на улице Сарацену.
В подготовке Второй литовской художественной выставки Чюрлёнису оказывали искреннюю помощь несколько верных подсобниц общества – София Гимбутайте и Мария Путвинските, происходившие из дворянских семей Литвы и получившие в Париже профессию стоматолога. София Гимбутайте наряду с Чюрлёнисом была членом правления Литовского художественного общества, она занималась казной это организации и позже исполняла в ней обязанности секретаря. Она искренне считала, что необходимым условием существования культуры каждого народа является развитие искусства и создание национального музея, и всеми возможными способами помогала воплощению этой цели в жизнь. София пожертвовала огромную сумму в казну общества, и это обеспечило ей пожизненное членство в организации. Штаб-квартира общества была зарегистрирована по адресу её квартиры, находившейся на Преображенской улице. Сюда направлялись письма и работы профессиональных художников и народных мастеров, намеревающихся участвовать в выставке, отсюда Константинас разносил их рамочникам, а затем – в помещения, арендованные для выставки. Малоимущим художникам она не только бесплатно лечила зубы, но и даже разрешала переночевать в своём рабочем кабинете, а также безвозмездно «одалживала» им денег. Этими её услугами не раз пользовался и Чюрлёнис. Осенью 1907 года он остановился у Гимбутайте, пока не нашёл комнату для съёма на Андреевской улице – сейчас вы в ней и находитесь. Даже после того, как съехал оттуда, он каждый день приходил к этой заботливой женщине на обед. Иногда, когда он бывал слишком занят, хозяйка приносила художнику обед в его съёмное жильё: «… ужасно доброе создание, принесла мне сегодня борща и разогрела на плитке. Я обедаю у неё, и она начала починять мне зубы», – признался Константинас. Не в состоянии рассчитаться за обеды, художник подарил Гимбутайте свою картину в зеленоватом колорите «Корабль». Гимбутайте тогда уже была обладательницей и первой части диптиха Чюрлёниса «Печаль». Перед смертью – а она скончалась в октябре 1911 года – обе картины художника она завещала Литовскому художественному обществу.
Попечители Художественного общества собирались и в квартире Марии Путвинските. Прибыв в Вильнюс летом 1906 года, Мария открыла здесь свой стоматологический кабинет и вскоре активно присоединилась к работам по подготовке к первым выставкам литовского искусства. Она принимала участие в учредительном собрании и заседаниях правления Литовского художественного общества и оказывала помощь многим другим обществам. Мария была близкой подругой Антанаса Жмуйдзинавичюса, и когда он уезжал за границу, она как только могла замещала выбывшего председателя и помогала Константинасу в организации выставки. Во время дежурства в залах и на кассе она запомнила, как посетители реагировали на символическое искусство. Когда мнимый знаток искусства указал на картину Чюрлёниса и громко спросил: «A to jaki wariat namalował?», тот нисколько не растерявшись ответил: „A to ja“, чем вызвал смех окружающих. Художник в своем письме описал Марию так: «Она энтузиастка. Симпатична и играет в бильярд». После более длительного общения он испытал на себе, насколько добрый и щедрый у неё характер. Когда ему нужно было съездить в Варшаву для литографирования афиши выставки, именно Мария приобрела для него билеты на поезд.
Большое, даже восторженное внимание к Чюрлёнису проявляла журналистка, «мастерица пера» Она Плейрите, недавно вышедшая замуж за литератора-любителя Казимираса Пуйду. Оба они работали в редакции ежедневной газеты «Вильняус жиниос». Пуйда, который участвовал в организации Первой выставки литовского искусства, какое-то время даже занимал там должность ответственного редактора. Однако брак этих молодых людей вскоре оказался в критическом положении, поэтому женщина находилась в поисках близкого ей по душе человека. Она нередко оказывалась поблизости от Чюрлёниса, по мотивам его картин писала и публиковала в прессе под псевдонимом Вайдилуте свои впечатления. В благодарность за внимание художник подарил ей свою картину «В тоске», которая в превратностях мировой войны была утеряна. Она дала довольно точное описание художнику и его работам: «Картины Чюрлёниса необычайны. [...] Во многих европейских музеях довелось мне побывать, но ещё никогда ранее я не видала ничего подобного. Необычен и сам Чюрлёнис – один из тех людей, кто притягивает к себе все взгляды, заставляет заметить себя, и в то же время стесняет своей особенной, глубокой конструкцией. Среднего возраста и роста, с ярким, даже резко очерченным профилем лица; скорее некрасивый и мрачный. Но большие глаза с глубокими взглядом, спокойная, но ясная тень печали и необычайный интеллект выделяют его среди остальных».
«Вот и все [...] так называемые действующие лица комедии или драмы, в которой я должен принимать участие вживую», – так шутливо представил Чюрлёнис людей, с которыми повстречался в Вильнюсе.